Мертвая зыбь - Страница 53

— Ты с Леннартом про Нильса Канта говорила? — опять спросила Астрид.

Джулия помотала головой, потом подумала и ответила:

— Да нет, я просто ему сказала, что была на могиле Канта, а больше мы про это и не говорили.

— Ну и хорошо, а еще лучше его при Леннарте вообще не поминать, — сказала Астрид, — для него это больное место.

— Больное место? — спросила Джулия. — Это еще почему?

— Старая история, — проговорила Астрид и отпила из своего бокала. — Леннарт, он ведь сын Курта Хенрикссона.

Она со значением посмотрела на Джулию, как будто бы это что-то должно было ей объяснить. Но Джулия в ответ лишь недоуменно помотала головой.

— Ну и что? — спросила она.

— Констебль из Марнесса, — взялась разъяснять Астрид, — ну, сельский участковый, как их теперь называют.

— Ну и что тут особенного?

— Да как сказать… Курт Хенрикссон должен был арестовать Нильса Канта за убийство немцев, — сказала Астрид.

Эланд, май 1945 года

Нильс Кант уродовал свой дробовик — он делал из него обрез. Он стоял, согнув спину, в душном дровяном сарае, забитом до потолка березовыми поленьями. Дрова были сложены неровно и, казалось, в любую секунду могли обрушиться и завалить Нильса. На широкой колоде лежала «хускварна» с почти отпиленными стволами; ногой он прижимал дробовик к колоде и орудовал ножовкой, держа ее двумя руками. Времени ушло довольно много, но дело продвигалось, хотя и медленно. Он почти справился со стволами и отвлекался только на то, чтобы отогнать мух, которых в сарае была целая куча; они настырно пытались сесть на его залитое потом лицо.

Снаружи, во дворе, все было тихо, как в могиле. Вера находилась в кухне и приводила в порядок рюкзак Нильса. Казалось, в самом воздухе, теплом, как летом, витало какое-то напряженное ожидание.

Нильс все пилил и пилил, и наконец полотно ножовки преодолело последний миллиметр стали, стволы поддались и упали на каменный пол сарая с коротким звонким металлическим бряцанием.

Нильс поднял их и засунул в щель в поленнице пониже, чтобы не было видно, а ножовку спрятал под колодой. Потом он достал из кармана два патрона и зарядил обрез.

Он вышел из сарая и пристроил оружие в тени, возле двери.

Он готов.

Четыре дня прошло после пальбы на пустоши, и теперь все в Стэнвике знали о том, что случилось. На всей первой полосе вчерашнего номера «Эландс-постен» крупными буквами было напечатано: «Немецкие солдаты найдены мертвыми — с ними расправились выстрелами из дробовика». Заголовок выглядел таким же броским, как и три года назад, когда немецкий бомбардировщик сбросил бомбы на лес возле Боргхольма.

Заголовки врут — Нильс ни с кем не расправлялся, он вступил в перестрелку с двумя солдатами и в итоге победил.

Но, похоже, все считали по-другому. Накануне вечером Нильсу довелось побывать в поселке. Точнее, он проходил по дороге мимо мельницы и заметил, как на него посмотрели мельники. Нильс ничего им не сказал, но прекрасно знал, что они шушукаются за его спиной. Слух пошел, точнее, рассказы, сплетни и домыслы о том, что случилось на пустоши, расходились, как круги по воде от брошенного камня.

Нильс вошел в дом. Вера стояла неподвижно у кухонного стола, повернувшись к нему спиной, и смотрела в окно на пустошь. Нильс видел, как она напряжена. Для того чтобы высказать свои собственные опасения, у Нильса слов тоже не нашлось.

— Хороший сегодня день, — только и сказал он, — время пришло.

Вера кивнула, по-прежнему не поворачиваясь. Рядом с ней на столе стояли его рюкзак и небольшая дорожная сумка. Нильс подошел и взял их. Все это стало для него почти невыносимо, он чувствовал, что если попытается сказать что-нибудь еще, то просто разрыдается, поэтому лучше было молчать. Нильс повернулся и направился к двери.

— Ты должен вернуться обратно, Нильс, — произнесла его мать охрипшим голосом.

Он кивнул, не уверенный, видела она это или нет, и потянулся к своей синей кепке, висевшей на вешалке возле двери. В кепке была припрятана наполненная коньяком фляжка. Он положил ее в рюкзак.

— Время, — тихо сказал Нильс.

В бумажнике в рюкзаке у него были деньги на побег. Кроме того, мать дала ему двадцать крупных купюр. И сейчас, плотно свернутые в трубочку, они лежали в заднем кармане брюк.

В дверях он все же обернулся. Его мать стояла в кухне, повернувшись в профиль, по-прежнему не глядя на него. Может быть, у нее не хватало духу взглянуть на него. Она сцепила руки перед собой; длинные белые ногти впились в ладони; крепко сжатые губы подрагивали.

— Я тебя люблю, мама, — произнес Нильс. — Я вернусь.

Потом он быстро вышел и спустился по каменным ступеням крыльца во двор. Он остановился только совсем ненадолго, лишь для того, чтобы забрать обрез, обогнул дом и пошел через ясеневую рощицу.

Нильс знал, как можно выбраться из поселка незамеченным, что он, собственно говоря, сейчас и проделывал. Он шел и шел, перепрыгивал через коровьи лепешки, пробирался по узким тропинкам подальше от дороги, перебирался через каменные изгороди, время от времени приостанавливаясь — не услышит ли он шепчущие голоса за жужжанием насекомых.

Никем не замеченный, он выбрался на залитую солнцем пустошь.

Здесь, на воле, ему нечего бояться: никто не знал округу лучше Нильса. Быстро и легко он шагал по траве. Нильс был уверен, что первым сумеет заметить любого, прежде чем обнаружат его самого. Сейчас он шел почти прямо на солнце, как бы обходя по широкой дуге то место, где он встретил немецких солдат. Нильс не хотел видеть ни их тела, если они еще там остались, ни само место. Ему в общем-то и думать о них было неприятно: ведь это из-за них ему пришлось бросить маму и дом.